Великая Отечественная война принесла столько горя нашему народу, а победа над врагом досталась такой неимоверно дорогой ценой, что и сегодня, спустя 75 лет, мы продолжаем искать без вести пропавших, изучать архивные материалы, записывать воспоминания еще живых свидетелей. Нам важно, чтобы ни один из 1418 дней войны не исчез бесследно под пластами времени.
31 июля 1943 года – это 770-ый день войны. Сводка Совинформбюро тогда сообщала, что «в течение 31 июля наши войска на орловском направлении, преодолев сопротивление и контратаки противника, продолжали наступление и заняли несколько населенных пунктов. На белгородском направлении – усиленные поиски разведчиков», - так подходила к своему завершению Курская битва, через пять дней были освобождены Орел и Белгород.
В этот же день армия билась за освобождение Донбасса: «В районе юго-западнее Ворошиловграда наши войска продолжали успешно отбивать атаки крупных сил пехоты и танков противника с большими для него потерями». Так скупо, в несколько строк Совинформбюро уложило сообщение о боях на донбасской земле.
Почему я говорю так подробно именно об этом 770-ом дне войны? Потому что 31 июля 1943 года именно там, на Донбассе, погиб Виктор Павлович Янкин – гвардии старшина, мой дед. Ему было всего 30 лет. А дома на Брянщине, в городе Севске, в этот день стала вдовой его молодая жена и сиротой маленькая дочка Зина, родившаяся перед войной, – мои бабушка Оля и мама.
Тогда, в последний день июля, они ничего не знали о судьбе своего мужа и отца. Они старались выжить. Вернее даже так сказать: молодая мать старалась всеми способами остаться живой сама и сберечь дочку. Как ей это удалось, не могу представить.
К тому моменту Севск уже более двух лет жил под властью фашистов, и освобождение придет только в сентябре 43-го. За эти два года из 1085 домов города более 500 оказались полностью уничтоженными, еще 417 домов фашисты разрушили, т. е. Севска практически не было, он лежал в руинах. Враги замучили, повесили и расстреляли в центре города 147 мирных жителей, в Германию угнали 2392 человека, 60 окрестных деревень просто сравняли с землей, убив при этом более 1500 человек, из которых 300 - это дети, а 200 - старики.
Эти данные я взяла с официального сайта брянских историков, и от них сердце заходится и сейчас, а моя бабушка, в то время молодая мать, существовала в этом аду вместе с маленькой дочкой.
В начале войны, когда враг стремительно продвигался в глубь нашей страны, они пытались убежать от оккупации. Как это было? Почти как в старом советском кино про войну. Представьте: по пыльной дороге из Севска колонна людей движется на восток, вслед за отступающими частями Красной Армии. Все устали, хочется пить и есть, но все боятся остановиться, потому что немцы наступают.
Невысокая светловолосая молодая женщина шагает вместе со всеми, тянет самодельную тачку, где на узле с нехитрым скарбом сидит трехлетняя большеглазая девочка. Девчушка смотрит на людей, на осунувшееся измученное лицо матери и не понимает, куда они так торопятся. Но вот женщина стала понемногу отставать, потому что смертельно устала. А может начала понимать, что не убежать им от наступающих фашистов, и это понимание забирало остатки ее сил.
- Мам, мне страшно!
- А ты опусти голову и закрой лицо руками, и тогда тебе не будет страшно, - так же тихо ответила ей мать.
Когда они вернулись назад в Севск, крыши над головой у них уже не было – то ли снарядом дом разнесло, то ли сгорел от начавшихся пожаров. Приютила их соседка, пустив к себе в какое-то подобие самодельного жилья, по сути в землянку. Так и жили. И мама иногда боязливо выходила во двор поиграть хоть какой-нибудь щепочкой, прутиком что-то порисовать – ребенок ведь малый. Бывало, во двор заходил старый, как тогда казалось ей, немец, гладил ее по голове, тяжело вздыхал и плакал, приговаривая: киндер, киндер… Иногда угощал чем-то вкусным, мама не помнит-конфетой, шоколадкой или просто хлебом, потому что изголодавшемуся ребенку вся еда казалась вкуснятиной.
Этого немца вспоминала и бабушка Оля. Она рассказывала нам с сестрой, что он показывал фотографию своей жены с детьми, плакал и что-то рассказывал на своем языке. А еще накануне облав или каких-то других карательных «мероприятий» этот немец ходил и предупреждал жителей, чтобы прятались. Его потом фашисты за это расстреляли прямо перед строем. Бабушка не знала, как его зовут, но фамилию доброго немца запомнила – Юпп, именно так, с двумя «п» она ее и произносила.
Бабушка никогда подробно не рассказывала, как она с маленьким ребенком выживала в оккупированном разрушенном городе. Только говорила, что очень было голодно и очень страшно. Она была молодая и сильная, за еду нанималась землянки людям копать, огороды, какую-то плотницкую работу делать – мужиков ведь не было, все на фронте. А она детдомовская, к нелегкой жизни и тяжелой работе привычная. Так и тянулись дни и месяцы в оккупации в ожидании освобождения и возвращения мужа и отца.
А он в это время воевал, воевал с самого начала войны. Теперь мы знаем, какими страшными были эти первые два с половиной года войны, когда враг был неимоверно силен, и приходилось отступать с боями и потерями, чтобы однажды упереться и повернуть назад. Он наверняка знал, что Севск захвачен немцами, но о семье сведений не имел, письма не доходили. Я не знаю, что думал, чего боялся, чего хотел мой будущий дед, а тогда молодой мужчина, боец Красной Армии. Могу только догадываться и предполагать, потому что ни одного письма от деда Виктора нет. Две его маленькие фотографии с уголком как для документов пришли вместе с сообщением о героической гибели, написанным крупным почерком его командира. Там же указывалось, что гвардии старшина Янкин Виктор Павлович похоронен в братской могиле у дороги .
Где эта дорога, кто по ней ездит и ходит, и сохранилась ли та братская могила? Эти вопросы задавала себе сначала вдова, а потом подросшая дочь погибшего гвардейского старшины, моя мама. Став взрослой, она стала писать в военные архивы, делать запросы. Через какое-то время пришел долгожданный ответ из Старобельского районного военкомата Луганской области, где говорилось, что останки В.П.Янкина перенесены в братскую могилу в село Нижняя Покровка, установлен обелиск, а за могилой ухаживают пионеры и комсомольцы сельской школы. На душе после этого стало легче.
Сейчас Луганская область разделена на ЛНР и ту часть, что по-прежнему входит в состав Украины. Что делают националисты в этой некогда братской республике с памятниками и могилами советских воинов, знают теперь во всем мире. К счастью, моего деда не предали те, за кого он погиб, и его братская могила не потревожена современными варварами. А все равно на душе неспокойно: как оно все повернется через несколько лет?
Бабушка Оля прожила долгую и трудную жизнь. Замуж она так больше и не вышла, в ее жизни был только один мужчина, погибший на войне. Хотя к ней сватались. Только не хотела она отчима для дочки, да и лучше Виктора все равно никого не было – так отвечала бабушка на мои вопросы о том, почему замуж второй раз не вышла. И не любила расспросы о войне. Отвечала всегда очень скупо, без подробностей и деталей: видела, как вешали в городе людей – их, жителей, сгоняли смотреть; как обиделась на мужа, который, уходя на фронт, так ни разу и не оглянулся, хотя они с маленькой дочкой плакали и звали его, и лишь потом поняла, каково ему-то было от них уходить…
Всю жизнь бабушка много и тяжело работала, а потом помогала растить нас с сестрой, своих внучек. Успела порадоваться моему первенцу Сереже, своему правнуку. И только после ее смерти, разбирая вещи, мама обнаружила бережно завернутые в бумагу и начавшие уже желтеть пару довоенных фотографий своего отца, их единственную совместную фотографию – свадебную, рассыпающиеся на сгибах, с выцветшими чернилами какие-то справки на имя отца и извещение о его гибели. Бабушка так боялась потерять то немногое, что хоть как-то было связано с погибшим мужем, что никому, даже дочке, не показывала эти свои реликвии.
Когда я приезжаю домой в Беларусь, мы с мамой говорим о ее погибшем отце. И она всегда вздыхает: разве так сложилась бы их жизнь, если бы он вернулся с фронта, если бы не этот проклятый 770-ый день войны? Она уверена, что выживи на войне ее отец, она не осталась бы единственным ребенком у матери, ее детство не было бы таким голодным и обездоленным, и юность оказалась бы более радостной, и все ее жизненные мечты осуществились бы… Наверное, так думается каждому осиротевшему ребенку войны, даже если сейчас этому ребенку за 80.